Неточные совпадения
Дело в том, что мне еще со
школьной скамьи был знаком один, в настоящее время русский эмигрант, не русского, впрочем, происхождения и проживающий где-то в Гамбурге.
Этюды с этих лисичек и другие классные работы можно было встретить и на Сухаревке, и у продавцов «под воротами». Они попадали туда после просмотра их профессорами на отчетных закрытых выставках, так как их было
девать некуда, а на ученические выставки классные работы не принимались, как бы хороши они ни были. За гроши продавали их ученики кому попало, а встречались иногда среди
школьных этюдов вещи прекрасные.
Местные же агрономы были малосведущи в своей специальности и ничего не делали, или же отчеты их отличались заведомою тенденциозностью, или же, попадая в колонию прямо со
школьной скамьи, они на первых порах ограничивались одною лишь теоретическою и формальною стороной
дела и для своих отчетов пользовались всё теми же сведениями, которые собирали для канцелярий нижние чины.
С назначением Энгельгардта в директоры
школьный наш быт принял иной характер: он с любовью принялся за
дело.
— А! вы здесь? — изредка говорит ему, проходя мимо, директор, который знает его отца и не прочь оказать протекцию сыну, — это очень любезно с вашей стороны. Скоро мы и для вас настоящее
дело найдем, к месту вас пристроим! Я вашу записку читал… сделана умно, но, разумеется, молодо. Рассуждений много, теория преобладает — сейчас видно, что
школьная скамья еще не простыла… ну-с, а покуда прощайте!
— Вот нам уже под тридцать, — сказал я, — живем мы шесть лет вне
школьных стен, а случалось ли тебе когда-нибудь задаться вопросом: что дали тебе эти годы? сделал ли ты какое-нибудь
дело? наконец, приготовился ли к чему-нибудь? Вообще можешь ли ты дать себе отчет в проведенном времени?
Школьное и врачебное
дела замялись, потому что ни педагоги, ни врачи не получали жалованья; сами члены управы нередко затруднялись относительно уплаты собственного вознаграждения, хотя в большей части случаев все-таки выходили из затруднений с честью.
Владя молчал, смотрел на своих мучителей, поеживался плечами и улыбался сквозь слезы. Отец у него крут. Владя старался утешить себя, думая, что это — только угрозы. Неужели, думал он, в самом
деле захотят испортить ему праздник? Ведь праздник —
день особенный, отмеченный и радостный, и все праздничное совсем несоизмеримо со всем
школьным, будничным.
В первый же
день школьной жизни Фома, ошеломленный живым и бодрым шумом задорных шалостей и буйных, детских игр, выделил из среды мальчиков двух, которые сразу показались ему интереснее других. Один сидел впереди его. Фома, поглядывая исподлобья, видел широкую спину, полную шею, усеянную веснушками, большие уши и гладко остриженный затылок, покрытый ярко-рыжими волосами.
Между тем, несмотря на занимательное чтение, на сладкие, ничем не стесняемые, разговоры с Евсеичем про деревенскую жизнь, удочку, ястребов и голубей, несмотря на удаление от скучного
школьного шума и тормошенья товарищей, несмотря на множество пилюль, порошков и микстур, глотаемых мною, болезнь моя, сначала как будто уступившая леченью и больничному покою, не уменьшалась, и припадки возобновлялись по нескольку раз в
день; но меня как-то не смущали они, и сравнительно с прежним я был очень доволен своим положением.
Однажды — это было в ясный осенний
день, перед вечером — старик Цыбукин сидел около церковных ворот, подняв воротник своей шубы, и виден был только его нос и козырек от фуражки. На другом конце длинной лавки сидел подрядчик Елизаров и рядом с ним
школьный сторож Яков, старик лет семидесяти, без зубов. Костыль и сторож разговаривали.
И случалось нередко, что за целый
день он питался только тарелкой супа и двумя кусками черного хлеба — остальное шло Грузову и
школьному правосудию.
В самом
деле — оглянитесь вокруг себя: чего должен ожидать и чему подвергается в нашем обществе человек, посвятивший себя занятиям наукою, даже если он не
школьный педант?
Платонов. Со мной судьба моя сыграла то, чего я ни в каком случае не мог предполагать в то время, когда вы видели во мне второго Байрона, а я в себе будущего министра каких-то особенных
дел и Христофора Колумба. Я
школьный учитель, Софья Егоровна, только всего.
Метод этот так обаятельно действовал на ум потому, что являлся не в виде
школьных правил отвлеченной логики, а с необходимостью вытекал из самой сути
дела: каждый факт, каждое объяснение факта как будто сами собою твердили золотые слова Бэкона: «non fingendum aut excogitandum, sed inveniendum, quid natura faciat aut ferat, — не выдумывать, не измышлять, а искать, что делает и несет с собою природа».
Характер
школьного преподавания — сухое, тупоумное педантство. Это почти неизбежно так по самой сущности
дела. Кому не надоест 10—20 лет толковать год за год всё одно и то же? Учитель, профессор почти всегда занимается своим
делом с отвращением и, для облегчения своей тоски, заменяет науку простой формалистикой. А вдобавок обыкновенно и глупеет от глупой скучности своего ремесла.
Торговому
делу обучались не в лавке, не в амбаре, а на
школьной скамье.
Хоть и молод, хоть и ученый, а не бросил он
дела родительского, не по́рвал старых торговых связей, к старым рыбникам был угодлив и почтителен, а сам вел живую переписку со
школьными товарищами, что сидели теперь в первостатейных конторах, вели широкие
дела или набирались уму-разуму в заграничных поездках…
Я вспоминаю
дни ученья,
Горячей дружбы увлеченья,
Проказы милых
школьных лет,
Надежды силы молодые
И грезы светлые, живые
И чистой юности рассвет…
„Неофитом науки“ я почувствовал себя к переходу на второй курс самобытно, без всякого влияния кого-нибудь из старших товарищей или однокурсников. Самым дельным из них был мой
школьный товарищ Лебедев, тот заслуженный профессор Петербургского университета, который обратился ко мне с очень милым и теплым письмом в
день празднования моего юбилея в Союзе писателей, 29 октября 1900 года. Он там остроумно говорит, как я, начав свое писательство еще в гимназии, изменил беллетристике, увлекшись ретортами и колбами.
Днем теперь у меня одна жизнь: постоянные репетиции в
школьном и Образцовом театре, споры с товарищами, издерганные нервы, повышенное настроение.
Все это Костя Береговой произнес одним духом, влетая в партер
школьного театра в один из ноябрьских
дней, когда мы репетировали уже другую пьесу, «сдав» перед начальством «Сон в летнюю ночь».
Молчаливые и подавленные разошлись мы в этот
день позднее обыкновенного. И, расходясь, уносили в глубине души такую тяжесть, какой не испытывал, должно быть, никто из учащихся в этих
школьных стенах.
Он написал в Москву, и не прошло месяца, как на окне его магазина были уже выставлены перья, карандаши, ручки, ученические тетрадки, аспидные доски и другие
школьные принадлежности. К нему стали изредка заходить мальчики и девочки, и был даже один такой
день, когда он выручил рубль сорок копеек. Однажды опрометью влетела к нему девка в кожаных калошах; он уже раскрыл рот, чтобы сказать ей с презрением, что она ошиблась дверью, но она крикнула...
Ставились на иерейские должности и с такими рекомендациями: «
школьному учению отчасти коснулся», или «преизряден в смиренномудрии и трезвости», или «к предикаторскому
делу будет способен».
Ввиду слухов о приезде графа, он делает спевки каждый
день утром и вечером. Спевки производятся в школе.
Школьным занятиям они мало мешают. Во время пения учитель Сергей Макарыч задает ученикам чистописание и сам присоединяется к тенорам, как любитель.
Известно нам также по преданию, что сочинитель канта, городской
школьный мастер Дихтерлихт, был несколько
дней в лихорадке от одной мысли перейти в потомство с новорожденным своим творением.